Il ne s’ensuit pas pour cela que les délibérations publiques soient toûjours équitables ; elles peuvent ne l’être pas lorsqu’il s’agit d’affaires étrangeres ; j’en ai dit la raison. Ainsi, il n’est pas impossible qu’une république bien gouvernée fasse une guerre injuste. Il ne l’est pas non plus que le conseil d’une démocratie passe de mauvais decrets & condamne les innocens : mais cela n’arrivera jamais, que le peuple ne soit séduit par des intérêts particuliers, qu’avec du crédit & de l’éloquence quelques hommes adroits sauront substituer aux siens. Alors autre chose sera la délibération publique, & autre chose la volonté générale. Qu’on ne m’oppose donc point la démocratie d’Athenes, parce qu’Athenes n’étoit point en effet une démocratie, mais une aristocratie très-tyrannique, gouvernée par des savans & des orateurs.
Не следует же из сего, чтоб все разсуждения народныя были всегда справедливы; они могут быть несправедливы в разсуждении дел чужестранных; я уже сказал почему. И так не невозможное дело, чтоб республика не воевала иногда несправедливо. Чтоб совет Демократический не обвинил когда неповинных. Но сие никогда не случится, ежели народ не обманут пользами участными людей хитрых, умеющих поверенностию и красноречием собственныя свои пользы показать народу общими. Тогда уже другое будет рассуждение народное и воля общая. И так непротиву полагай мне никто Демократическое правление в Афинах, потому что в Афинах в самой вещи не было Демократического правления, но Аристократическое тиранское и управляющееся учеными и красноречивыми.
Si les politiques étoient moins aveuglés par leur ambition, ils verroient combien il est impossible qu’aucun établissement quel qu’il soit, puisse marcher selon l’esprit de son institution, s’il n’est dirigé selon la loi du devoir ; ils sentiroient que le plus [p. 341] grand ressort de l’autorité publique est dans le cœur des citoyens, & que rien ne peut suppléer aux mœurs pour le maintien du gouvernement. Non-seulement il n’y a que des gens de bien qui sachent administrer les lois, mais il n’y a dans le fond que d’honnêtes gens qui sachent leur obéir. Celui qui vient à bout de braver les remords, ne tardera pas à braver les supplices ; châtiment moins rigoureux, moins continuel, & auquel on a du moins l’espoir d’échapper ; & quelques précautions qu’on prenne, ceux qui n’attendent que l’impunité pour mal faire, ne manquent guere de moyens d’éluder la loi ou d’échapper à la peine. Alors comme tous les intérêts particuliers se réunissent contre l’intérêt général qui n’est plus celui de personne, les vices publics ont plus de force pour énerver les lois, que les lois n’en ont pour réprimer les vices ; & la corruption du peuple & des chefs s’étend enfin jusqu’au gouvernement, quelque sage qu’il puisse être : le pire de tous les abus est de n’obéir en apparence aux lois que pour les enfreindre en effet avec sureté. Bientôt les meilleures lois deviennent les plus funestes : <…>.
Ежели бы политики меньше были ослеплены своим высокомерием, они б увидели сколь невозможно, чтоб учреждение, каково бы ни было, шло по их намерению ежли оно неуправляемо законом должности; они б почувствовали, что наибольшая сила власти есть в сердцах гражданских, и ни что для удержания правления в его силе благонравия заменить не может. Не только надобно добрым людям быть, которые бы хорошо управляли законами: но в самой вещи одни только честные люди умеют и повиноваться оным. Кто уже мог одолеть собственные угрызения совести, тот конечно отважится вытерпить наказание, муку меньше жесткую, меньше продолжительную, [c. 22] и от которой он по крайней мере имеет надежду избавиться, какие бы предосторожности взяты не были, которыя люди ждут только свободного времени своим злодеяним, те конечно имеют способы перетолковывать закон или избавиться наказания. Тогда все пользы участныя совокупляются против пользы пользы общей, которая уже в то время становится ничье, и пороки народные имеют уже больше силы ослаблять законы, нежели законы изправлять их; изпорченность народа и начальников различается наконец на все правления, какое бы оно разумное быть ни могло: хуждшее из всех злоупотреблений, ежели когда лишь видимо покарются законам для того, чтоб в самой вещи тем свободнее пренебрегать оные. Скоро наилучшие законы становятся пагубнейшими: <…>.
Ainsi, il n’est pas impossible qu’une république bien gouvernée fasse une guerre injuste. Il ne l’est pas non plus que le conseil d’une démocratie passe de mauvais decrets & condamne les innocens : mais cela n’arrivera jamais, que le peuple ne soit séduit par des intérêts particuliers, qu’avec du crédit & de l’éloquence quelques hommes adroits sauront substituer aux siens. <…> Examinez avec soin ce qui se passe dans une délibération quelconque, & vous verrez que la volonté générale est toûjours pour le bien commun <…>.
Следовательно хотя невозможное дело, что бы республика хорошо управляемая начала несправедливую войну, совет народоначалия издал бы ложные приговоры и невинных осудил; но все сие случится, сколь скоро народ прельщен будет частными пользами, которыя хитрые люди доверенностию и красноречием своим обратят в общия его пользы. <…>. При тщательном разсматривании всего происходившаго при каком либо народном совете найдется что общая воля клонится всегда к общему благу <…>.
Peut-il exister une forme de gouvernement, où les peuples soient à la merci du prince, de manière qu’il n’y ait ni propriété fixe ni sureté personnelle ? Sans doute le despotisme trouve par tout quelque barrière, sinon dans les lois fondamentales, du moins dans les coutumes, les mœurs, dans l’intérêt général, dans son intérêt particulier. Sans doute aussi la passion des Grecs pour la liberté, & leur haine pour les Perses, les ont rendus exagérateurs sur le despotisme asiatique.
Может ли существовать образ правления, в котором бы народы были преданы совершенно воле Государя, так что не было бы у них, ни собственности, ни безопасности личной? Без сомнения, деспотство всюду обретает некое варварство, естьли не в основательных законах, покрайней мере в обыкновениях, во нравах, в общей и частной пользе. И в том нет сомнения, что страсть Греков к вольности, и их ненависть к Персам заставила их увеличить Асийское деспотство.
Les vertus chrétiennes & la saine doctrine, dont il resta toujours quelques traces, déposoient contre les vices dominans. On abusoit de la religion, ou faute de la bien connoitre, ou parce que les passions [p. 362] abusent de tout. Le sacerdoce faisant un corps séparé, ayant des intérêts particuliers, ayant été presque affranchi des lois civiles, exerçant en partie le pouvoir législatif, étant maître absolu de l’enseignement, gouvernant les consciences à son gré, commandant sous le nom de Dieu à des hommes qui ne raisonnoient point, qu’on empêchoit même de raisonner ; avec tous ces avantages, comment les prêtres, comment les pontifes, en des siècles corrompus, n’auroient-ils pas tenu les nations dans une espèce de servitude ?
Христианские добродетели и святое его учение, от коих еще оставались всегда некоторые следы, вопиют против господствующих пороков. Сия святая вера употреблялась во зло либо по недостатку знания в оной, либо для того, что страсти людские повреждают самые лучшие узаконения. А понеже священный чин учинял из себя отделенное сословие, имел особливые выгоды, почти освобождался от гражданских законов, исполнял некоторым образом власть законодателей, был самовластным господином в учении, управлял по своей воли совестями, и повелевал именем Божиим таким людям, кои не могли и не смели рассуждать: то со всеми сими выгодами и в сии развращенные веки как же можно было, чтоб священники, а особливо священноначальники, не держали все народы в некотором роде рабства?